Звільнений із полону "ДНР" Герасименко: Ніякої стіни. Землю треба повертати, там багато людей у безвихідному становищі чекає на повернення України

В день обмена в колонии нам тормозок подготовили: треть буханки хлеба, кусочек масла и рыбы. Ребята удивились: ого, целая рыба!

– Накануне услышал по их местному радио. Я тогда в макеевской колонии содержался, на третьем этаже. Не поверил. Они точно такое говорили в 2016 году, тоже перед Новым годом: мол, договорились всех на всех обменять. И сейчас не верил до последнего, пока нас не привезли в Горловку и там я не увидел Ирину Геращенко (первый вице-спикер Верховной Рады, занимается вопросами освобождения пленных. – "ГОРДОН"). Вот тогда понял: обмен точно будет. До того нас полдня в воронке держали, уже смеркаться начало. Конечно, сомнения были, думал, опять сорвется.

– Проснулся от шума, до подъема, около шести утра. В колонии подъем был, когда они выводили на прогулку своих этажом ниже.

– Местных осужденных. Тех, кто нарушает режим содержания, садят в изолятор. А изолятор под нами был, на втором этаже. Стук, грохот – нам все слышно. Сразу проснулся. Я ночами не очень досыпал, на любой шорох просыпался или когда спина болела.

В общем, проснулся рано утром 27-го, темно, нам сказали собираться и брать тормозки. А какие в колонии тормозки, что у нас есть? Ничего. А в этот день, оказывается, сами нам тормозок подготовили: треть буханки хлеба, кусочек масла и рыбы. Ребята удивились: ого, целая рыба! Но я эту пайку не взял.

– Не хотел, я сутки без еды мог продержаться. Отдал сокамернику, он в Киев ее привез.

– Письма и книги, которые жена присылала, вещи, которые волонтеры передавали (кое-что доходило). А теплые вещи, зубную щетку и мыло оставил ребятам, которых не забрали на обмен. Попросил охранника передать это Глондарю и Пантюшенко, они через стенку в соседней камере были (кировоградский спецназовец Сергей Глондарь попал в плен боевиков "ДНР" в феврале 2015-го возле Дебальцево. Танкист Богдан Пантюшенко взят в плен 18 января 2015 года во время боя в поселке Спартак, неподалеку от донецкого аэропорта. – "ГОРДОН").

– Да, мы уже там знали. Когда по радио сказали об обмене, начался обход по камерам. Открыли нашу дверь и сказали: мол, так и так, будет обмен, готовьтесь. А я уточнять начал, потому что они в общем говорили. Меня его "в общем" не устраивало. Ну, характер у меня такой. Настораживало, что не всех наших ребят повезут. Он в ответ: "Вся ваша камера подпадает под обмен".

– С Саней Олейником и Сашей Лазаренко. До этого был в камере с Глондарем и Пантюшенко, пока меня в одиночку не отселили. Ребята спрашивают: "Кто у вас едет?". "Вроде все, – говорю. – А у вас?". Они отвечают: "Ну, мы вдвоем остаемся, один едет". Расстроились, конечно.

МГБшник говорил главврачу колонии: "Пока Совкова не вылечишь, мы его менять не будем". А врач ответил: "Я его уже не вылечу"

– Понимаю. Подстраховаться, чтобы был еще "обменный фонд". Почему именно их оставили, точно сказать не могу. Подозревал, что и меня тоже в последний момент не обменяют. Почему-то мне так казалось.

– Я бы не сказал, что у других нормально со здоровьем. Всем тяжело, держатся с трудом. Совков очень похудел, у него сахар повышенный. Когда из колонии на обмен забирали, основную массу ребят в первый воронок погрузили. Я попал во второй воронок. Возле машины стоял, как мне показалось, их МГБшник. Он с главврачом колонии говорил. Я слышал их разговор: "Пока Совкова не вылечишь, мы его менять не будем". А врач ответил: "Я его уже не вылечу". Они дотянули пацаненка до такого состояния. Насколько я слышал, Совкова в санчасть для обследования обессиленного выносили на носилках.

Когда в Харьков летели на вертолете, я воспользовался моментом и обратился к президенту Порошенко с просьбой как можно быстрее оказать помощь и ускорить следующий обмен. Он сказал, что будут решать. И когда в Киев на самолете летели, Ирину Геращенко просил, напоминал. Любыми путями, но надо ребят вытаскивать.

– Да, в календарике отмечал. Кто по неделям плен считал, кто по годам, я – по дням. Больше всего веры на обмен вселило последнее письмо от жены.

– Через их МГБшников. Письма не все, но доходили. У нас одна связь с родственниками была – письма. Жена в одном письме писала, что фотографии выслала, я их не получил. Оказалось, МГБшники на конверте что-то патриотическое находили, фломастером черным зарисовывали, в письмах корректором строчки замазывали. Я пытался понять их логику, не смог.

– Жена говорила, что из всех жен военнопленных самой последней получает от меня письма. Может, МГБшники думали, я что-то шифрую? А я им в открытую писал: ничего в письмах не шифрую. По три-четыре месяца письма не получал, а после за раз пачку приносили.

На асфальт положили, подошел кто-то с автоматом, опустил на меня ствол, а на конце ствола – георгиевская ленточка. Оказалось, казачки

– Мы в засаду попали. Нас четверо ехало: Сарычев, Макух, Лазаренко и я (Владимир Сарычев освобожден из плена в апреле 2015 года, Александр Макух – в феврале 2016-го, Александр Лазаренко вместе с Николаем Герасименко в декабре 2017-го. – "ГОРДОН"). На удивление, меня не ранило. Машину же, как обычно, останавливают? Стреляют в водителя. Я за рулем был. Все остались живы, один только 300-й, легкий, Лазаренко. Ему повезло, он сзади наискосок от меня сидел.

Машину обстреливают, пули свистят, трескотня, оглядываюсь в кабину – там уже никого, пацаны под колесами лежат. Открываю дверь – опять очередь из автомата. Я до последней секунды думал, что это наши по ошибке стреляют, приняли нас за сепаров. Меня на асфальт положили, подошел кто-то с автоматом, опустил на меня ствол, а на конце ствола – георгиевская ленточка. Ну, я все и понял: попали. В итоге оказалось, что это казачки.

– Да нас всех чуть в расход не пустили. Тогда никто накоплением "обменного фонда" не был озабочен, расстреливали – и все. Но они тупо вцепились, подозреваю потому, что с нами подполковник был. Сарычев. Подумали, что нормальную шишку взяли. Это нас и спасло, хотя один казачок говорил: "Дай хоть одного пристрелить". А прибежавший сепар ему кричит: "Я уже доложил, что четверых взяли!".

– Насчет этого я промолчу. Не знаю.

– (Долго молчит). Не знаю.

– Я им в глаза говорил: "Сколько можно? Обмениваетесь, а результата никакого!". Они: "Мы работаем". Ну, мне все понятно стало, я махнул рукой, не выдержал. Это в 2015-м было, перед Новым годом, меня опять дернули из камеры-одиночки. Стояла куча местных охранников. Ясно, в общем. Сказал им в глаза все, что думаю. Потом жене в письмах писал: пускай лучше не ходят ко мне, я не обезьяна в зоопарке, чтобы на меня пялиться.

Кровь сильно шла из ноги. Еще из головы, прикладом били. Больше всего из-за укола переживал. Не понимал, что мне вкололи на допросе

– Это не ранение, это после допроса у казачков.

– Ну, порезали немного ножом. Зачем? Пытали, хотели, чтобы рассказал им что-то интересное. А что я мог рассказать? Ничего.

– А что вспоминать? Вывели из общей камеры, где мы все сидели. Это 14 февраля было, на День влюбленных. Проявили ко мне свою "любовь", так сказать. Узнали откуда-то, что якобы я офицер, и давай предъявы бросать: мол, ты засекреченный разведчик.

База казачков была в бывшем здании "Новой почты". В комнате было сначала двое, один – из Горловки, позывной Боцман. "Кто ты такой?" – спрашивают. "Старший солдат ВСУ", – говорю. "А еще какое звание у тебя?". Ну, я сразу понял, к чему они клонят. До войны у меня офицерское спецзвание было, потому что работал в пенитенциарной системе, был старшим инспектором социально-воспитательной и психологической работы, работал в колонии простенькой.

Тогда они завели меня в другую комнату, помню, там почтовые стойки были. Надели наручники сзади, начали вести допрос. Потом еще человека четыре приехали, самый главный начал допрос. Кто он – не знаю, мы его называли чувак в кожанке.

– Не только, всем, что под руки попадалось.

– Сарычева вызвали под конец допроса, он меня оттянул обратно в камеру. Там кое-как перевязали. У меня кровь сильно шла из ноги. Еще из головы, когда прикладом били. Укол какой-то дали. Я больше всего из-за этого укола переживал. Не понимал, что они мне вкололи на допросе. Прямо через одежду вкололи. Дали время до утра: мол, признавайся, а то в расход пустим. Не пустили. Может, пугали, а может, у них расклады поменялись.

Нас поставили под стену и в спину сказали: "Поздравляем, вы попали из плена в плен"

– Не забрала, а отбила 30 апреля 2015-го.

– Ну, это точно не мирные переговоры были. Боем брали, штурмовали, стреляли. Мы на подвале сидели, слышим: стрелкотня рядом, шум, гам. К нашей двери кто-то подошел и по рации передал: "Здесь укропы. В расход или выводить?". Ему по рации отвечают: "Выводи". Нас поставили под стену и в спину сказали: "Поздравляем, вы попали из плена в плен".

– Не знаю. Казаки, в основном россияне, а "военная полиция" – это местные сепары. Между ними были поделены районы. Один казак при нас говорил: вот, мол, отвезли своего в больницу и еле унесли ноги, под обстрел попали.

– Ради выгоды. Для продажи.

– Много.

– Давайте не будет об этом.

Наша цель была – засветиться на любую телекамеру. Сепары сами говорили: "Если на камеру сняли, значит, точно на подвале не убьют"

– Наверное, у меня выражение лица такое, поняли, что не получится.

– Приходили. У сепаров все кураторы – россияне. У нас они появились уже на "избушке" (здание СБУ в Донецке. – "ГОРДОН"), через три месяца плена у казачков.

– А вы как думаете?

– …и сигаретку. (Улыбается). Примерно так и было. Я их словам значения не придал: подыгрывал, головой кивал, время тянул, чтобы отстали. Они просили: мол, вдруг кого-то когда-то увидите – сообщите. Я опять головой помахал и забыл.

– (Смеется). Проверяйте.

– Я и сам не знаю. И вы не узнаете, завербовали или нет. Люди разные, к каждому индивидуальный подход ищут. Только по поступкам можно понять, завербован или нет. У меня характер такой… В общем, не пробьешься ко мне, лоб твердый.

– Это в штабе у казаков записывалось. Во время взятия в плен Сарычева отдельно забрали, увезли в машине, уже в штабе я его и увидел первый раз после захвата.

– Я даже не запомнил. Меня из подвала подняли, дотащили, сам нормально идти не мог. С трудом, но стоял, потому что думал: если в ролик попаду, может, хоть это спасет. За эту соломинку мы хватались. Наша цель была – засветиться на любую телекамеру. Сепары сами говорили: "Если вас на камеру сняли, значит, точно на подвале не убьют".

К казакам же фактически семь человек привезли: нас четверых и еще троих не из нашего батальона. Но этих троих так на подвал и не спустили.

– Думаю, добили их, потому что они ранены были. Мы даже толком познакомиться не успели. Они 9 февраля со стороны Артемовска ехали, а мы – в Артемовск. Нас всех взяли и вместе к казакам везли в пикапе.

Один старше меня был, в живот ранен. Он падал постоянно: "Не могу, не могу", я его под руку: "Вставай, а то добьют". Второй в плечо был ранен, третий – в кисть, кажется. При обыске у одного из них нашли орден Богдана Хмельницкого, какой степени – не помню. Их это взбесило сильно. Позже, когда нас у казаков отбили, мы с Саней Лазаренко увидели на столе фотографию трупа, опознали в нем одного из тех, с кем нас вместе в плен взяли.

Когда заезжал в АТО, весил 92 кг, сейчас 75 кг. Ну ничего, кости есть, а мясо нарастет

– Кашей. Приеду домой, встану на колени перед своим псом и буду просить прощения, что каши съел больше, чем он.

– Когда заезжал в АТО, весил 92 кг, сейчас 75 кг. Ну ничего, кости есть, а мясо нарастет.

– Когда у казаков на подвале держали, гигиены никакой не было. Вообще. На поддонах три месяца спали. Один раз вывели ребят покупаться, я отказался, потому как у меня рана была. А там надо было быстро, за пять минут, пока он курит сигарету, покупаться. Без мыла, без ничего – зашел, намок, вышел. Смысла в таком "купании" я не видел.

– И сравнивать нечего, небо и земля. В "избушке" нас в полуподвальном помещении держали, там раньше архивы СБУ были. Полки железные, сваренные в шесть этажей, окна. Кормили получше. И купаться можно было. Добровольно-принудительно на разные работы выгоняли.